Евгений Марчук: Украинская власть должна сегодня знать, что скажет людям, когда вернется в Донецк

Представитель Украины в Трехсторонней контактной группе в Минске, генерал армии Евгений Марчук на днях выступил перед экспертами, чиновниками и политиками с небольшой речью о вызовах российской агрессии перед Украиной.

Публикуем полностью его выступление.

Скажите, пожалуйста, нынешние руководители так называемых ОРДО и ОРЛО знают, что их ждет, когда на Донбасс вернется украинская власть? Знают. Они знают, что их ждет тюрьма. Это в лучшем случае, как они считают. Они заинтересованы в том, чтобы нормализовать ситуацию по той версии, которую предлагает Украина и в значительной степени мировое сообщество? Нет. Они не заинтересованы, потому что нормализация их лично заведет в тюрьму. В связи с этим возникает второй вопрос: Какую цель ставит украинская власть? Прекращение войны, нормализация и возвращение к нормальной жизни путем демократических процедур, но на основах украинской Конституции и украинского правового поля. С руководителями нам понятно, что они не являются и никогда не будут сторонниками нормализации ситуации в Донбассе по версии Украины и мирового сообщества. Но для Украины и для нас все равно война когда-то закончится и нормализация наступит. Возникает другой вопрос: что это за структура – население, которое там осталось? Это разрушенная демографическая структура. Разрушены все пропорции нормального сообщества: молодежь, новорожденные, работающие, пенсионеры и так далее, не говоря уже даже о пропорции «мужчины-женщины». Планируя работу по возвращению украинской власти, важно, как ее встретит население и как сегодня оно относится в целом, не считая боевиков. Как оно сегодня воспринимает нынешнюю украинскую власть и ту версию ее возможного возвращения на временно оккупированную территорию. Есть некоторые исследования, которые делают различные структуры, - картина не очень веселая. Кроме того, что существуют природные условия и жертвы, и могилы есть... И с той стороны они порождают много страхов. Война не вызывает ни у кого радости. С другой стороны - фобии. Помогает серьезно в этом и российская машина. Мы знаем все медийное поле, которое «бомбит» ту территорию. Оно очень хорошо изучено украинскими специалистами, буквально до минут, каждый день проходят мониторинги и вперед, и назад, и обобщенные параметры и так далее. В связи с этим возникает вопрос: Что надо делать украинской власти сегодня, что надо делать завтра и через полгода в отношении этой территории? Я, например, против того, чтобы все наше телевидение, которое демонстрирует то, что оно нам сегодня демонстрирует, в принципе вещало на оккупированную территорию. Хроника катастроф, всякие неурядицы, уличные столкновения, криминал, коррупция во власти и так далее - нечем хвастаться. Но это мое личное ни с кем не согласованное мнение. Возможно, оно и неправильное.

Все, кто профессионально занимается вопросом, точно знает, что военным способом решить проблему не удастся. Думаю, что не надо глубоко объяснять эту тему. Украинская сторона не может рассуждать: «как получится - так получится». Ничего подобного. Тем более, что мы неплохо знаем мировой опыт, как постепенно, поэтапно, через переходные периоды и другие технологии решается сложный вопрос. Я знаю, потому что иногда приходится иметь разговор с властными институтами. У них очень много текущих проблем, оперативных: думать об этих вещах, о которых я говорю, им просто некогда. Но без этого ничего не получится. Я могу вам сказать о том, что фобии вступают в силу, там распространяются страхи, и выходит ситуация среди населения совсем неблагоприятная для украинской власти. Например, я во время переговоров (в Минске, - ред.), кроме протокольных, вынужден контактировать не только с россиянами, но и с представителями «ДНР» и «ЛНР». В одном из разговоров получастного характера я ему говорю, что надо думать, как нам на неофициальном уровне пробовать решить некоторые локальные вопросы. Он мне говорит: «Евгений Кириллович, вы можете мне сказать, что меня ждет, когда вернется украинская власть? Меня лично, мою семью, моих детей?» А он - ответственный, он ведет переговорный процесс. Я не буду пересказывать, как я ему отвечал. Я ему объяснил, но я не властный институт. Он не боевик, он не участник боевых действий, но он 100-процентный коллаборант. Ничего хорошего его не ждет. А от него и от его первого руководителя очень многое зависит в гражданской части того населения. Он говорит: «Мы же смотрим ваше телевидение, мы же видим, кто мы в вашей сфере - мы убийцы, бандиты, сепаратисты, террористы. Так я не участник боевых действий. А те, кто был на передовой или просто был призван в резерве, что его ждет?» И так далее. Это не новость о том, что я говорю. Я знаю из мирового опыта, что такое было во многих случаях, где были подобные нашему конфликты. И здесь возникает первый вопрос, на который пока в мировой практике есть опыт. Мы его немного знаем, особенно мне нравится опыт по Северной Ирландии. Но сегодня нет ответа для той части граждан, которые стали вынужденными коллаборантами, ни в боевой сфере, ни в военной сфере. Нет ответа очень многим категориям населения, которые никак не связаны с военными структурами. Сегодня силой медиа нельзя заставить исключить язык ненависти, потому что каждый день есть смерти, каждый день есть убийства. Но без ответа на первый вопрос никак не получится. А потом уже язык ненависти.

Во время переговоров в нашей рабочей подгруппе у нас больше вопросов боевого характера, но довольно часто бывают и те, что хоть немножечко, хоть на миллиметр позволяют снизить взаимное недоверие сторон. Это связано с восстановлением крупных объектов жизнеобеспечения, которые находятся на линии фронта - 426 километров. Это водоснабжение. Например, Донецкая фильтровальная станция, Васильевская насосная станция первого подъема и так далее. Чтобы отремонтировать надо прекратить огонь, под наблюдением ОБСЕ и СЦКК развести воинские части. Это много различных технологических процедур: завести саперов, чтобы они все разминировали и так далее. Почему мы занимаемся, казалось бы, непрофильным видом деятельности? Это дает микроскопические надежды на то, что можно договариваться не в Киеве и не в Минске, а на локальном уровне, не признавая так называемые «ДНР» и «ЛНР». Меня, к слову, часто спрашивают: «Как вы можете с ними, бандитами, террористами, рядом сидеть?» Говорю: «Не рядом. Здесь - ОБСЕ, здесь - мы, там - Россия, а они там, далековато, в конце». А как без них решить этот вопрос? Например, как можно только через Россию договориться отремонтировать насосную станцию или фильтровальную, которая находится на линии огня, где непосредственно участвуют боевые части оттуда и оттуда? То есть, возникает второй вопрос - страшный для украинского политического истеблишмента. Прямых переговоров с так называемыми «ДНР» и «ЛНР» очень хочет Россия, чтобы сказать: «Мы же говорили, что это внутренний гражданский конфликт и мы здесь только миротворцы». Но жизнь заставляет представителей одной и другой стороны не на политико-международном уровне, а на рабочих уровнях идти на переговоры. СЦКК - это что? Совместный центр, куда входят российские и украинские военные. Они, кроме ОБСЕ, в качестве наблюдателей, организационно этим занимаются. Они ради этого были созданы.

Украинская власть еще не приступала серьезно к работе с этой территорией. А возможности такие есть. Динамика движения населения с той части большая, в день 25-30 тысяч человек проходит через контрольные пункты въезда - выезда. То есть, возможности есть.

На мой взгляд, на общегосударственном уровне требуется некоторая коррекция по решению таких локальных проблем. Я был в Северной Ирландии, когда Европейский Союз давал микрокредиты на создание различных молодежных групп: шахматы, спорт, компьютеры, искусство, но при одном условии, что там будут дети с обеих сторон. Я разговаривал с одним из представителей так называемой «ДНР» и сказал: «Может, давайте попробуем, хотя бы в зоне, близкой к линии фронта?» Теоретически, да. Но как это организовать и как это обеспечить, никто не имеет ни малейшего представления. Например, фестиваль, или спортивные соревнования в ближайшей школе от фронта. Или летом какая-нибудь олимпиада. Это, конечно, трудно себе представить, но это возможно сделать. Но, чтобы сделать, надо снять много политических флажков, которые запрещают подход к такому варианту. Я акцентирую внимание на том, что мировой опыт имеет очень широкий диапазон. Нам очень много помогали и международные институты, чтобы не только изучить, но и понять. В мире 220 таких конфликтов, которые сопровождала ООН после Второй мировой войны. Мы изучили 64. В минских переговорах кроме группы по безопасности, есть политическая, гуманитарная и экономическая группы. Я знаю все, что там происходит. Пока к тому, что я говорю, очень далеко. Это связано с проблемами ежедневных обстрелов, гибелью людей и так далее. Но если сегодня не заглядывать вперед и не думать, как в Украине организовать квалифицированную, целенаправленную работу, рассчитывать на то, что Путин даст команду и все российские войска будут выведены, а 36 тысяч боевиков двух армейских корпусов куда-то денутся - это фантастика. И тогда легко будет возвращаться украинской власти - это очень вредная иллюзия.

Минский переговорный процесс находится в своеобразном тупике. 20 декабря будет 73-й раунд рабочей группы по вопросам безопасности. Где-то 12-13 раундов мы топчемся на месте. Повестка дня практически неизменна, только ОБСЕ меняет последовательность и иногда меняет акценты. Но вопрос один и тот же: всеобъемлющее прекращение огня, разведение вооружения, разминирование и так далее. В связи с этим рассчитывать на то, что в минском процессе будет прорыв, кроме обмена заложниками, пока маловероятно. Хотя у украинской стороны, я знаю, есть целый ряд наработок инициатив. Может, не все они стратегические, но такие, которые нам уже удавалось решать. Нам в прошлом году удалось договориться и удержать режим прекращения огня шесть недель. Это достаточно много - сентябрь и часть октября.

Сегодня даже эти вопросы, в которых обе стороны заинтересованы, на локальном уровне практически невозможно расширять. Хотя мы уже договаривались и у нас уже есть положительный опыт. Практически не выходит. Есть прогнозы, почему и как это вызвано: и политическим циклом, и выборами Путина, и Чемпионатом мира по футболу и так далее. Но есть и положительный для мирового сообщества фактор - визит Путина в Сирию и вывод значительной части военных. Но для Украины это большой вопросительный знак. Это хорошо, что Россия выходит из Сирии, оставляя там тысячу с лишним человек. А я задаю вопрос: это развязывает руки Путина в Украине? В какой-то степени. Сейчас нет ожидания, что может быть фронтальное наступление, но мы знаем, что Россия где-то с конца 2015 года сместила акцент с серьезных боевых действий по линии фронта и перенесла главным образом в подрывную работу в глубоком тылу на территории Украины.

Мы каждый раунд проходим через такой серьезный психологический момент, когда мы (я имею в виду украинскую сторону) выкладываем на стол разного рода доказательства присутствия кадровых российских офицеров, генералов, некоторых структур. Понятное дело, что Россия очень бурно на это реагирует, отрицая, но мы это делаем и будем делать. Для этого достаточно разных данных, при этом все документируется, как положено, чтобы мы могли об этом заявить публично. Но этот вынужденный шаг почти не влияет российскую сторону. До тех пор пока Путин сам признает присутствие российских военных на Донбассе, ни один из переговорщиков никогда не заикнется даже. Он понимает, что его ждет по возвращению домой. А из этого следует сложный для нас момент. Ни в одном документе, который мы готовим, который мы готовили, и который даже подписан, нет формулировки, что Россия – участница конфликта. Так, как это сказано в международном уголовном отчете за 4 декабря о том, что на востоке Украины происходит международный военный конфликт между Вооруженными силами России и Украины. Когда мы процитировали из этого документа две статьи, россияне подняли истерику и практически сорвали заседание, что это, мол, не касается нашей повестки дня. Это уже информация гаагского трибунала. Поэтому в минском переговорном процессе мы возлагаем огромную надежду на то, что международные санкции Соединенных Штатов и Евросоюза, и международной коалиции будут и дальше поддерживать Украину.

С другой стороны, есть большая надежда и на то, что в украинской государственной структуре созреет своеобразное подразделение, которое занималось бы отражением гибридных составляющих агрессии. Россия начинала и сегодня ведет комплексную войну против Украины. Сегодня в государстве нет единой структуры, которая бы координировала и связывала в единое, раздавала бы всем наряды, как противодействовать гибридным компонентам российской агрессии.