Воспоминания о войне жителя восточной Украины

Журналисты записали воспоминания жителя пгт Хорошево Харьковской области о периоде оккупации УССР немцами.

Я родился в 1937 году 7мая,  и когда пришла война, мне было чуть больше четырех лет.

Но помню я  хорошо, как из леса, недалеко от дома (мы и тогда жили в этой хате на Тельмана 29) послышался звук крупнокалиберного пулемета. 

Я уже мог различать по звуку, какой пулемет это был. 

Я, было, побежал на звук, к лесу, но мать схватила меня за  шиворот и потащила во двор.  А во дворе три незнакомых мужика со странными лицами (я тогда впервые увидел азиатов) мели двор. Потом  узнал, что это наши солдаты, они были из Ферганы. Их часть бежала от немцев, и они просили у жителей укрыть их, дать гражданскую одежду.  Оружие свое, винтовки, они закопали в огородах. Где точно не знаю, но огороды у нас были длинные, до самого ручья, там теперь ставок. Бежали они из-под под Мерефы: «Спасите, помогите!». 

И мы, и соседи наши их приютили ненадолго, дали одежду. Они оставляли адреса свои домашние. Но после войны, когда написали туда по эти адресам, ответа не дождались.

Немцы ехали на мотоциклах со стороны улицы Шевченко по переулку.

Там раньше не было домов, и был выезд на Червоную гору, как ехать на Бабаи. 

На улице  разговоры послышались и вдруг через плетень лицо. Длинное такое.  Я его запомнил на всю жизнь. 

А потом узнал его в актере Филиппове, когда  увидел кино «Карнавальная ночь». 

Такое было лицо у первого немца, которого увидел. 

Может, это детское восприятие такое, но мне показалось, что эта немецкая рожа  была очень усталая, ну как бы говорили глаза: «как меня все достало!». 

Он что-то спрашивал. А отец ему ответил  «киндер, киндер». С нами тогда жила тетя Катя, она приехала из Харькова, как началась война. Была медсестрой и по-немецки немножко знала, их учили, медсестер немного немецкому.  Она и  отца научила что-то такое говорить.  Немец зашел в хату, подошел к печи. Там за занавеской просо сушилось. Я запомнил, как он  дулом откинул занавеску, проверил, есть ли там кто.

Никого не было недели две. Потом пришли  полицаи. Немцы были  довольно безразличные, как бы формальные.

А полицаи ретивые. Разные, конечно, мотивы – кто за хлеб, кто по идейным соображениям.

Были тут местные, они уже поумирали все. После войны отсидели по 10 лет, а потом тут жили.

Так вот они сдавали ребят, которые в лесу прятались, что б их на работу в Германию не угнали.

Моего брата Ваню, он с 24 года забрали, не смог запрятаться. 

Работал в Германии на бауэра, потом с ребятами бежали.

Их в Белоруссии немцы поймали и опять отправили, но уже не к хозяину, а в завод подземный, где они мины делали. Издевались над ними, били. Сухожилия над стопами прокалывали. То ли мука такая, то ли чтоб не бежали больше.

Потом, когда освободили их американцы, то уговаривали в Америку, говорили, что  в Союзе их ничего хорошего не ждет. Но он вернулся. Работал на заводе. Но умер рано, судьба получилась у него тяжелая.

Второго брата Бориса не забрали. Он с 26 года и в 1943, ему исполнилось 17 лет, когда освободили, ушел на фронт.

Весь 42 год никого особо не было. Так, полицаи походят. А народ огороды сажает.  Тишина и покой. У нас корова была. Как-то жили. Потом появились немцы. У нас в хате было человек шесть.  Хотя это была какая-то пехота, но она имела отношение к какой-то танковой части. Тут у ручья лежали бочки из-под горючего для танков.

Тетя Катя с ними разговаривала. Жаловался один: у меня жена, два сына, фабрика спичечная, как они без меня? А нам странно, фабриками у нас люди не владели.  Они все были солидные, в возрасте.

Один был молодой. Я запомнил, что звали его Отто. Рожа у него была наглая такая, молодежная. Я как-то приболел. Мне тетя Катя термометр поставила. А он заглянул за занавеску в нашу комнату, вытащил у меня градусник и забрал. Тетя Катя пожаловалась их старшему. Разбирались. Термометр Отто отдал. А старший еще ему по роже въехал.

Порядок устанавливал так.

Я еще помню, на паек немцам давали карамельки, так они нас часто угощали, детей. И вообще акций против мирного населения не было. Помню, у меня на ноге нарыв был. Так отец понес меня в немецкий фельдшерский пункт. Это там, где колхоз у нас был. Мне там смазал немец ногу. Так похолодело, «заморозил», что боли не было, и нарыв вскрыл. Отец меня назад отнес домой.

Вот в с. Ржавец стояли эсесовцы, которые в черной форме. Они приходили  к нам. Тут у поворота с Тельмана на Шевченко место сбора было для молодежи. Традиция была тут собираться молодым, но уже лет тридцать такого нет. А тогда собирались, песни пели, разговаривали. Так эсесовец один пристал с ухаживаниями к местной Гале, девушке по-соседству. А она ему  въехала так, что он в забор врезался. Так вот боялись с неделю, что Галя вот ударила эсесовца,  и они приедут  разбираться. Меня прятали в копне соломы на огороде. Там до леса близко, если что, можно убежать. Но потом успокоились. Никто разбираться не пришел.

Помню, что во дворе стояла машина. Как я теперь понимаю что-то вроде боевой машины пехоты. Спереди резиновые колеса, а сзади гусеницы. По бокам кузова  сидели немцы. Там у них рация была или что-то такое. Немец из машины давал слушать  отцу радио Москвы. Но так давал, чтоб другие не слышали.

По улице динамики висели. Оттуда музыка, разговоры. Но как-то соседка сказала тихо, что в такой-то час можно будет услышать Москву, кто-то из немцев на точке включит. Все вышли, слушали, но я ничего из этого не понял.

У соседа рядом тоже немцы жили. Я там запомнил одного. Его звали Христиан, вечно был пьяный. Он приходил к нашим немцам, когда те на  высоком крыльце чистили оружие, и кричал что-то ругательное. Тете Кате немцы сказали, что у Христиана под Сталинградом погиб сын. Его немцы за пьянку и разговоры не сдавали. Но тут он пришел как-то и стал ругаться сильно, детали пулемета, который только что разобрали и вычистили, смахнул в песок, кричал. У него второй сын погиб. Его припугнули, рассердившись, что пулемет надо теперь перечищать, но все-таки не сдали.

Потом немцы засобирались уезжать. Пьянку устроили на лужку у колодца. Один офицер снял портупею с оружием, положил в кусты, да и забыл. Собрались искать – не найдут. Решили, что местные украли. Был переполох. Потом в этих же кустах нашли. Забрали свой бензин и уехали. Женщины некоторые «романчики» с немцами крутили  тех, кто приезжал, собирал имущество, спрашивали: а где Ганс или Фриц.  А немец нагибался, показывал на свою задницу и говорил: «Курск, Курск». 

Оказывается, здесь они отдыхали.

Последние немцы, которые были в 43 году, отступали.

Мы ждали боев. В огородах у людей были блиндажи, ямы для укрытия, мы тоже в блиндаже жили.

Хаты, где соломенная крыша – сгорели.

У нас железная крыша была – следы от пуль.  Бомбили не сильно. Но в конце улицы бомба убила девушку лет 16, и в центре села такое было. Но кто там погиб, не помню. Больше мины взрывались. От них был урон.

А еще эти последние немцы забрали у нас корову и съели. У них были повара из пленных.

Один осетин, а второй русский. Тетя Катя с ними говорила, спрашивала прозорливо: что они делать будут, как наши немцев погонят. Те говорили, что хотели сохранить жизнь, всем ведь жить охота, потому и служат немцам.

Наши шли со стороны Безлюдовки. На крутую гору, где монастырь был. Как говорили «в лоб». Я далек от военного дела, но я такую жестокость со стороны командиров  не понимаю. Людей совсем не берегли. Хотели задавить массой. Тут по взгоркам под высотами трупов лежало куча. Наверху один снайпер клал солдат сотнями. Потом уже догадались и пошли в обход мимо станции Жихор через лес. По нашей улице к лесу шли под заборами.

Я запомнил одного, с перевязанной ногой, он шел по центру и во всю материл Сталина. А я уже знал, что Сталина ругать нельзя. А этот солдат ругал.

28 августа Хорошево взяли, а 3-го сентября собрали ребят молодых и в армию.

Моему брату Борису повезло. Он попал в учебную часть под Змиев на три месяца. Мы с мамой ездили товарным вагоном к нему, возили еду. А других погнали как есть в гражданской одежде и без оружия на Манченки (село рядом с Хорошево) в атаку. Там для них война и закончилась.

В 44 я пошел в школу. Мама мне сшила сумку, дала хлеба черного краюху. Я в школе быстро заскучал. Стал есть хлеб. А учитель (это был мужчина) строго сказал, что есть хлеб на уроке нельзя.

Брат мой прошел всю войну и воевал  после победы еще, когда немцы подписали капитуляцию, но некоторые не хотели сдаваться. Потом еще шесть лет срочной службы, так как людей не было, и Сталин призвал служить еще. Так и прослужил  девять лет солдатом.