День журналиста - в лучших советских традициях

6 июня в Украине отмечают День журналиста. Многие независимые журналисты современной Украины игнорируют этот праздник, считая его насмешкой власти над прессой.

Этот профессиональный праздник был учрежден Указом Президента Украины № 251/94 от 25 мая 1994 года в честь принятия Союза журналистов Украины в 1992 году в Международную федерацию журналистов.

Союз журналистов Украины - фактически, часть государственного аппарата, финансируется из государственного бюджета. Донецкая областная организация этого союза, например, претендует на государственное финансирование.

Сегодня представляем читателям подборку материалов из старых газет Донецка.

Советские газеты часто ставят в пример соверменным журналистам. Мол, это качество, стиль и прочее. Мы же хотим показать, чем на самом деле журналистика была в СССР и что ставят в пример в Союзе журналистов.

Газета "Вечерний Донецк" в мае 1979 года сообщала: "Пресс-конференция в обкоме партии".

Еще одна публикация в этой газете - "Идеологической работе - эффективность и качество".

14 мая 1979 года "Вечерка..." рассказала, что журналисты - это пропагандисты.

Подобные призывы были в каждом номере "Макеевского рабочего" - около логотипа издания.

Напоследок - воспоминания Ренаты Кибак - сотрудницы Венгерской редакции управления иностранного вещания  Гостелерадио Союза СССР.

В программе "Культура и политика" на Радио Свобода 17 августа 1981 года Рената представила очерк «Моя милиция меня бережет. От  кого и  от чего? Почему кишит милицейскими чинами здание  Радиокомитета?».

Этот текст красочно иллюстрирует - как к журналистам относилась советская власть:

Казалось бы, сущий пустяк.  Стоит  ли вообще обращать внимание  на то, что у входа на Пятницкой, на Шаболовке, в Останкино денно и нощно бдит вооруженная милиция? Но меня поражала особая строгость, с которой они пропускают мимо себя людей. Неважно - входят  те или выходят. Это  целый ритуал.

Например, чтобы войти или выйти,  человек должен протянуть одному из милиционеров постоянное удостоверение в раскрытом виде. Блюстителей закона, как правило, не менее  двух, они практически полностью или частично загораживают проход. Почти всегда они берут это удостоверение в руки (сейчас  оно  большей частью называется «пропуском»), внимательно его разглядывают, потом поднимают глаза  на  лицо человека. Когда  как. Некоторые – резко,  другие - с медлинкой.

Но никогда не делают  это естественно, просто,  обычно. Этот взгляд всегда какой-то рентгеновский и каждый раз в нем мелькает подозрительность. Итак, личность сверена он делает  шаг в сторону и освобождает проход. Если  ему протягивают временный пропуск с паспортом, тогда процедура длится немногим больше - он должен сверять не только бумагу с человеком,  но и бумаги между собой.

От пропуска  отрывается какой-то корешок. Кстати, такой пропуск  выписывается в двух  экземплярах, один из которых остается в том  бюро, где  тебе его дали. Выдается он на основании  специальной заявки, на которой имеются в обязательном порядке  две соответствующие подписи и один штемпель. По субботам и воскресеньям, а также  по праздничным дням такие  заявки  (особенно это касается  внештатных дикторов, иностранных) должны быть поданы заранее, еще с пятницы, в Отдел режима. В остальные же дни, что касается опять иностранных подданных,  которые приглашены той или иной редакцией, кто-то из сотрудников обязаны за ними спуститься  и показывать в бюро пропусков еще и свой постоянный  пропуск или удостоверение, а также расписываться как бы в том, что берет  этот  живой иностранный груз на свою душу. Также он должен и провожать иностранного гостя после того, как на  временном удостоверении написано с точностью  время выхода до минут, стоит подпись и печать редакции. Все это сложно. Это я поняла гораздо позднее. Вначале же меня задевало само присутствие  вооруженных милиционеров, а также их  взгляд. И вот застрял в моей голове вопрос: от кого  именно защищается такая авторитетная  государственная  организация? Не от проходящих же мимо  советских граждан. Сама мысль об этом нелепа.

О возможности некоего бандитского  нападения тоже не подумаешь. Или же допускается мысль, что посторонние  могут войти, игнорируя табличку «Вход строго по пропускам». Ну,  так для этого было бы достаточно  одного вахтера, пусть даже милиционера, который скучал бы себе  в сторонке, как это обычно и бывает у дверей министерств других государственных организаций, научно-исследовательских институтов и так далее. 

Но нет, здание Гостелерадио  охраняется почище Спасской башни  Кремля. Почему? Должна же быть причина. Если не «от кого», значит, остается «почему». И вот я сама работаю на радио,  внимательно вокруг себя  посматриваю, привыкаю к обстановке, к моим новым обязанностям, к людям. Мне заботливо помогают,  объясняют, и я понимаю:  они до того привыкли к окружающим нелепостям, что просто не замечают их, приспособились к ним. От коллектива веет теплом, сердечностью. Я отношусь к ним так же. Уж  так между людьми водится. Рада, что попала  среди добрых людей. Вижу, что другие цапаются между собой. Ну и слава богу, что мы не такие. Работу полюбила сразу. И, казалось бы, другие в голове мысли, заботы, порой ни минуты  свободной.

До пустых ли размышлений человеку?  Но  все же каждый раз, когда мне нужно было пройти мимо  милиционера  по этажам и показывать при этом пропуск, нет, нет, да кольнет: а почему они здесь?

Оказалось, их  целый гарнизон. Ты  сталкиваешься с ними на каждом этаже  - в коридорах, в лифтах, в буфетах. Они повсюду. Они заглядывают в каждый угол,  в каждую дверь, ночами вышагивают по коридорам.  Нет,  это не пожарники.

Пожарники - сами по себе, у тех другой царь и бог.  Да  и  тех как раз почти и не видно. Строгие посты загораживают намертво коридоры, ведущие в эфирные студии. Вход  туда запрещен. Право на это дает специальный эфирный пропуск.  Его тоже имеют далеко не все дикторы. Все по усмотрению сверху.

Спрашивается: неужели кем-то допускается  такая нелепая мысль, что кто-то из нас вдруг прорвется втихаря, или даже с пистолетом в руках, в  эфирные студии и начнет плести что-то типа того, что «над  Испанией чистое  небо», вновь, мол. Чужих в здании нет, это точно, потому  что нас уже строго настрого проверили у входа. Значит, напрашивается вполне,  кажется, логичный вывод: даже нам, проверенным распроверенным  сотрудникам не доверяют. В дальнейшем я узнаю, что наши рабочие  телефоны  прослушиваются постоянно,  более того, некоторые их записи долго хранятся.

Временами прослушиваются домашние телефоны. 

Ни для кого из нас не секрет, что в каждом отделе имеется сотрудник,  в обязанности которого  входит что следует, кому  следует доложить. Иногда среди  таких попадаются и честные люди. Видимо,  эта обязанность их тяготит. В таких случаях мы сами его жалеем, делам вид, что не имеем ни о  чем никакого понятия. Мы  вынуждены  даже между собой играть в кошки-мышки. 

Другие наши связи также проверяются. Заграничная корреспонденция строго  ограничивается, а то и вовсе резко прерывается. Контакты  с иностранцами? О таком и говорить не приходится. Забегу немного вперед и  расскажу о том, что произошло в самом конце 80-го года.

Как-то вечером один из польских дикторов обратился к нашему венгерскому составу с вопросом: «У вас тоже было собрание?». Нет  у нас ничего такого не было. А  что у них  было? «Собрание, - повторяет. Наш руководитель говорил почти час о том,  что именно нам можно будет впредь делать, а что - нельзя.  Вообще это так неожиданно и странно.

Правда,  он совсем откровенно не говорил, но  дал ясно всем понять, чтобы даже здесь, на радио,  советские сотрудники не общались бы с иностранными. А в другом месте и подавно  запрещено. Сперва  бумагу надо иметь.  Неужели у вас об этом еще не  говорили?». Нет, у нас ни о чем таком еще не  говорили. Я подумала,  что, видимо, это связано с событиями в Польше и касается  только их отдела.  Сказала ему, что наверняка что-то там недопонял.  Зачем видеть все в таком мрачном свете? Через день-два  такие собрания прошли уже по всем отделам.

В нашем тоже повесили лаконичное  объявление: впредь контактные материалы (то есть интервью с иностранцами)  должны быть напечатаны в трех  экземплярах (вместо двух  ранее). Для их подготовки  предварительно нужно подать заявление на имя такого-то,  третий экземпляр вручить в отделе сотруднику такому-то. Тот, мол, знает, куда его нести дальше.  А это означает, что если ты раньше более или менее спокойно мог взять магнитофон и уноситься за интервью, то теперь  сперва нужно написать  бумагу с просьбой на имя такого-то и ждать  его визу, соответственно, если он тебе вообще разрешит  с кем-нибудь встретится.

Хотя, вполне возможно, что и разрешат,  но  не с кем-нибудь, а именно с тем-то и там-то. Однако,  пока тебе такую бумагу подпишут, именно  того-то в Москве  и след простынет. Может  быть,  речь только о том, чтобы не было утечки информации? Как-никак в этих  зданиях и «белый ТАСС», и разные иностранные газеты  и журналы.  О  простых  же  материалах в новостях или любых  бумагах, вплоть до туалетной,  мы все строго предупреждены  -  не имеем право их выносить. Правда, последнее можно было бы вносить,  потому что, хотя милиция имеет право обыскивать  наши сумки, но делает она это редко и явно неохотно.

К тому же, им  издали видно, что именно  кто несет в своих кошелках - кто фрукты в буфете отхватил,  кто  хвостик  рыбки, а кому  и мясца неожиданно перепало или же на заказ человек  раскошелился. Мало ли, всякое бывает. Таким  уж точно  ни до каких-либо материалов. И то, что касается  «белого ТАССа»,  то  он действительно хранится  за семью  замками и печатями. А те, кто его  читают,  и на собственную мать зарычат,  если та там случайно появится и протянет руку  хотя бы к одному  листку.  Нет, на таких все Гостелерадио держится. Так некогда и Земля на трех китах  держалась.

Правда, к «белому ТАССу»  даже моя рука  непонятным образом иногда добиралась. Тогда читала разные серии этого добра вверх ногами из рук какого-нибудь  товарища, чье внимание было полностью поглощено тем же, и он уже просто не смог бы еще и меня рядом  заметить. Смешнее всего то, что этим летом, просматривая советскую прессу, я обратила внимание на сообщение о неких  драконовских исламских законах, которые предусматривают  непостижимые  телесные наказания в духе глухого Средневековья за довольно  безгрешные погрешности. 

А смешно это было потому, что эту новость я читала  в «белом ТАССе»  не позднее, чем года два тому  назад. Возможно, даже на полгода раньше. Что ж, остаются  иностранные газеты и журналы. Но где они остаются? Что в них написано?  Кто их читает?

Помню, раз  в году наша секретарша сообщала:  «Внимание, товарищи!  К сведению башковитых. Завтра будут составляться списки на доступ к иноземным чтиву. Напрягайтесь,  граждане, вспоминайте, кто на каком чего кумекает, и давайте,  давайте, раскатывайте губу. До  завтра». Правда, говорили  только  о «Шпигеле» и «Фигаро».

За ночь раскатывала губу еще на что-то. Но как я  ни старалась приходить пораньше на работу, списки всегда уже были, якобы, куда-то кому-то отданы. И, чтобы вписаться на ходу, нужно было  ждать чьи-то разрешения, визы,  которые так и не приходили никогда. Вообще сомневаюсь, чтобы кто-то в  нашем отделе видел такие журналы в глаза. Так зачем же московскому радио  гарнизон? Ну никак не выходило у меня из головы. Но  бывает же так, что у человека случайно застревает в голове фраза,  на которую он вначале не обратил должного внимания и, вдруг, какими-то необъяснимыми ассоциациями она всплывает. 

Однажды я вдруг столкнулась по коридору с человеком, которого предпочитала бы видеть только издали, если без него и совсем нельзя. Такая уж у него должность. Конечно, я улыбнулась ему  с особом почтением и заторопилась дальше.

А в ушах зазвенела вдруг фраза, которую я услышала от него еще в тот момент, когда  заполняла первые анкеты на Гостелерадио: «Работа у нас почетная, но требует особой ответственности. То, что выходит в  эфир  из этого здания - не просто передачи. Это  голос и совесть ЦК КПСС!».

«Вот оно что! -  осенило меня. Ну, конечно, такое не то, что  гарнизоном, скоро уже целой армией не защитишь!».