«Болевые точки» жителей Донецка и Луганска. Интервью с психологом (часть 1)

Вадим Васютинский – доктор психологических наук, профессор, главный научный сотрудник Института социальной и политической психологии НАПН Украины, президент Ассоциации политических психологов Украины.  В последние годы он провел серию опросов на Донбассе, что легло в основу большого исследования «"Болевые точки" политически обусловленного общения с жителями Донбасса».

Летом 2018 года вы опросили 50 жителей  с временно оккупированных территорий Донбасса. Интересно, где вы брали у них интервью?

По согласованию с Управлением цивильно-военного сотрудничества Вооруженных сил Украины я опрашивал людей в Донецкой области  на контрольном пункте въезда-выезда «Майорск» и в городе Бахмуте Донецкой области  – рядом с отделением полиции, где люди получают разрешение на пересечение линии разграничения и на пребывание на подконтрольной территории. За неделю опросил пятьдесят человек. Поначалу хотел опрашивать людей разного возраста, от молодого до пожилого, но молодежи там оказалось совсем мало, поэтому получились две группы – среднего и старшего возраста. Почему-то не было людей из сел, были или из крупных городов – Донецка, Луганска, Горловки, Макеевки, или из прочих городов и поселков.

Вопросов к жителям неподконтрольных территорий у меня было много.       

Часть их касалась жизни, взглядов, настроений самого респондента, а часть – его окружения – что он может сказать о нем.

Первый вопрос «Как вам живется?» интересен тем, что реакция на него показывает общее отношение человека к ситуации опроса: некоторые люди  отвечают односложно – «плохо», «неплохо», «как всем», «хуже некуда», а некоторые начинают рассказывать всю свою жизнь.

Задавал я и более психологичные вопросы – «Что вас больше всего радует, больше всего огорчает, больше всего пугает?». Если люди называли какие-то проблемы, чаще всего материальные или связанные с  войной, тогда я спрашивал, что привело к этому, кто в этом  виноват. Если кто-то отвечал, что все в порядке, что его ничто не огорчает, тогда я сам обобщал и спрашивал: «Вот такая трудная ситуация сложилась, что к этому привело, кто в этом виноват?». Потом речь шла о том, в чем респондент видит выход, что, по его мнению, нужно сделать, кто должен это сделать?

Дальше следовали мировоззренческие вопросы: «Что такое для вас Донбасс, что такое Украина, что такое Россия?», «Существовала ли для вас проблема с украинским языком, в чем она проявлялась?», «Какой, на ваш взгляд, будет ваша жизнь через пять лет, какой будет жизнь Донбасса?», «Что, по вашему мнению, жители Западной Украины думают о жителях Донбасса, что из этого правда, что нет?». Задавались вопросы о социальном окружении: «Как живется окружающим вас людям, что их больше всего радует, больше всего огорчает, больше всего пугает,  в чем они видят выход из сложившейся ситуации, что, по их мнению, для этого нужно сделать, кто должен это сделать?».

Вот такая череда вопросов. Не скажу, что все отвечали с большим энтузиазмом. Несколько человек отвечали охотно. Бóльшая часть отвечала с умеренным желанием. Конечно, многие отказывались, хотя и без агрессии. Когда в 2015 году я опросил сто человек в пяти городах Донецкой и Луганской области, то было два случая, когда в мой адрес проявляли словесную агрессию – из-за украинского языка, из-за того, что я из Киева. В 2016 году я опрашивал в Мариуполе и Львове, и там и там было одинаковое количество случаев отказа. Так что дело не совсем в языке, люди просто не хотят или не могут разговаривать.

Вы задавали вопрос: «Какой, по вашему мнению, будет ваша жизнь через пять лет?» Какие ответы вы получили?

 Получился очень интересный и, как оказалось, очень удачный вопрос. У большинства опрошенных отсутствует образ будущего. Они себе его не представляют, и я сделал вывод о том, что в сложившейся ситуации это некое  уязвимое место их сознания, которое является выигрышным с точки зрения проукраинской пропаганды. Есть много аспектов, по которым можно и нужно эту пропаганду проводить, так вот это мне кажется одним из психологически самых важных средств – создавать людям привлекательный образ украинского Донбасса. Конечно же, лучше всего тут срабатывают процессы, которые, как по мне, уже начались и идут, а именно то, что на подконтрольной части Донбасса строятся дороги, люди работают. Некоторые говорили: на Донбасс сейчас идет много денег, в том числе из Европейского Союза, осуществляются какие-то проекты, появляются перспективы для молодежи… И если раньше особой  разницы между подконтрольной и оккупированной частями Донбасса не было, то сейчас она становится все большей в пользу подконтрольной территории. Если так пойдет дальше, то идея «русской весны» на Донбассе будет окончательно скомпрометирована. Это наша политическая и психологическая задача. После восторга и энтузиазма части жителей «молодых республик», теперь им непонятно, что будет дальше, образ «светлого будущего» померк – на это их уязвимое место нужно давить и нужно его использовать.

У  жителей Донбасса, которые не особо идентифицировали себя  с Украиной, проблема с образом будущего была и раньше: они не видели себя в Украине, не находили себе в ней места. Конечно, некоторые уехали в Россию, но это не могло быть массовым явлением. И когда в 2014 году им сказали: сходите на референдум, быстренько проголосуйте и через неделю будете в России, эта авантюрная идея охватила их умы, потому что показала им яркое, совсем близкое, привлекательное будущее. Здесь они его не видели, а тут вдруг им эту картинку нарисовали, показали по телевизору. Поэтому задача Украины сегодня – нарисовать им другую картинку, причем на самом деле более реалистичную.

А за счет чего эта реалистичная картинка будет более привлекательной?

Поскольку имеются интенсивные связи между двумя образовавшимися частями Донбасса, то создать лишь видимость картинки совершенно недостаточно – должна быть реальность, это во-первых, и во-вторых, должно быть информационное влияние, которого, как я понимаю, слишком мало. Пять лет идут разговоры о том, что там везде должно быть украинское телевидение, радио, а между тем, как известно, украинское информационное поле там либо отсутствует, либо очень слабое. 

Я часто привожу вот такой пример. Находясь на Донбассе, я подходил к киоску и спрашивал, какие у них есть киевские газеты. «А нам киевские газеты привозят по пятницам». Прихожу в пятницу, пожалуйста – «Комсомольская правда в Украине», «Аргументы и факты в Украине». Это украинское информационное воздействие?! Дважды в день идет поезд из Киева туда, а газеты киевские вот такие вот… Что это за воздействие? Да там все должно быть завалено этими газетами, и на русском языке, и на украинском, не говоря уже о телевидении и радио. Создали министерство информационной политики – где результат? Что-то, наверное, делается, но как-то очень мало.

Мне рассказывал военнослужащий, который воевал в Марьинке, что он приходил в гости в местную семью. У них не было денег, так они заняли 900 гривен и поставили спутниковую антенну, и принимали украинское телевидение. То есть была у людей потребность в информации. И когда он к ним приходил, они показывали ему сначала «сепар –ТВ», а потом украинские телепередачи.

Донбасс очень пестрый по своим убеждениям. У большинства людей там не было четкой позиции, проукраинской или антиукраинской, но война это все обострила. И поэтому проукраинские люди ищут какую-то соответствующую информацию, антиукраинские тоже ищут информацию для себя. Так вот, «той» информации там полным-полно, и российской, и сепаратистской. А украинской не хватает. Ведь даже на подконтрольных территориях не везде принимают украинские телеканалы. Это имеет очень плохие последствия. Тем более, что  Донбасс раньше или позже вернется, и вернутся люди с изменившимся сознанием, и с этим будет огромная проблема – как с ними работать, общаться, как с ними жить в одном пространстве.

Тут я, в частности, хочу обратить внимание на вот какое обстоятельство. Парламент принял Закон о деоккупации Донбасса, и я хотел взять из него несколько тезисов, которые можно было бы использовать для агитации в широком масштабе – на биллбордах или в беседах с жителями оккупированных территорий. Чтобы лица, которые с ними общаются, могли оперировать некими смысловыми единицами: что украинское государство может им пообещать, что гарантировать, – и я почти ничего не нашел, там этого нет. Наверное, закон нужен как юридический документ, но в качестве психологической инструкции он никак не срабатывает.

Что интересует жителей ОРДЛО, если они думают о возвращении в Украину? Один из наиболее частых вопросов: а что с нами будет? Многие из них участвовали в этом всем, ходили на референдум. Их за это накажут или нет? Референдум незаконен, поэтому и не признан. Если я правильно понимаю, тем, кто в нем участвовал, ничего не грозит, грозит тем, кто его организовывал. Но, поверьте мне, рядовые люди этого просто не знают. Многие, даже большинство, реально не против возвращения в Украину, но они этого боятся, потому что не понимают, какую ответственность могут понести. Со стороны украинского государства нет точного посыла, нет подробного разъяснения людям, кому из них и чего следует опасаться. Безусловно, там очень разная степень участия в «строительстве молодых республик»: кто-то занимает должности, кто-то воюет в сепаратистских войсках, кто-то просто «стоит на посту», потому что нет работы. Какова их конкретная ответственность? Я, профессор социальной психологии, который этим активно интересуется, этого не знаю. А что говорить о рядовых гражданах, которые попросту боятся?

Я говорил служащим из цивильно-военного сотрудничества, что там, где  люди из ОРДЛО чаще всего бывают, везде должны висеть огромные плакаты, на которых должно разъясняться, что их ждет, чего они должны избегать, чего они не должны бояться, чего должны, и подобной информации должно быть много. Но всего этого нет!

Я часто сетую на психологическую некомпетентность нашей государственной власти, и в данном случае также отмечаю отсутствие желания учитывать психологические обстоятельства, в которых находятся люди, искать психологические пути  их переубеждения в пользу Украины. Военные, которые с ними общаются, говорят: мы не всегда знаем, как им отвечать, особенно тем, которые относятся к нам враждебно. Я советовал им не вступать в дискуссии тогда, когда люди их провоцируют. Из жарких споров подобного рода обе стороны обычно выходят с еще более усилившимися убеждениями в своей правоте. Но если человек колеблется, сомневается, с ним можно говорить о жизни, не провозглашая лозунгов.

Среди тех, с кем я провел интервью, была только одна дамочка, которая высказывалась резко. На вопрос, были ли проблемы с языком, сорок пять человек сказали , нет, никаких проблем не было, четыре человека сказали, что были какие-то вопросы, но ничего особенного. И лишь вот эта женщина заявила, что проблемы были. Она из Горловки, привезла шестнадцатилетнего сына получать украинский паспорт. Говорит: «Когда я  отдавала сына в первый класс, я не могла найти в Горловке русскую школу». Смешно, ведь на то время в Горловке наверняка русских школ было больше, чем украинских. Однако ей казалось, что русских уже нет. «Но я все-таки нашла!» – довольно заметила она. Во время опроса я стараюсь не вступать в дискуссию, однако спросил: «А сейчас в Горловке уже нет украинских школ – стало лучше?». Она слегка замялась: «Но мы же все говорим по-русски», – как бы, «нет украинских школ, ну и не надо».  

Но женщина из Горловки везла сына оформлять все-таки  украинский паспорт. 

Наверное, они получат еще и ДНРовский «паспорт». Естественно, для внутреннего пользования они вынуждены получать эти «паспорта». Ведь даже для того, чтобы переехать из «ДНР» в «ЛНР», нужно предъявлять паспорт  этих «стран». Но мои респонденты говорили, что молодежь у них вся ориентируется на Украину, на украинские университеты, на получение паспортов, на безвиз.  Еще с одной женщиной разговаривал: «Как вам живется?» – Отлично! – Обычно все говорят, плохо. – Скоро для меня все это закончится, я уже рассчиталась, все продала и уезжаю в Днепр». Она с проукраинскими взглядами, ее все это утомило, «пускай они все живут, как хотят, а  я уезжаю».

Когда в 2014 году  шли боевые действия и люди уезжали, кто куда мог, то большинство выбирало не Украину или Россию, а то, куда они могут уехать, к кому, кто их сможет принять. А поскольку родственники были и там, и там, выбирали, как ближе, как быстрее, как легче…  Потом уже стали определяться, в Украину или в Россию. 

Одна девушка рассказывала мне, что в 2014 году получала в Луганске университетский диплом. Тогда зашли казаки, и все стали разъезжаться. И стоял вопрос, получать ли ЛНР-овский диплом. Она получила украинский диплом  и с матерью переехала к тетке в Киев. Правда, устроиться по специальности так и не смогла.

Летом 2014 года мой коллега, Чернобровкин Владимир Николаевич, заведующий кафедрой психологии  Луганского национального педагогического университета имени Тараса Шевченко, держался там до последнего. Он и его супруга Вера Андреевна, тоже преподаватель, приняли все экзамены, выдали дипломы, сели в поезд и уехали в Киев. Ситуация была сложная, они рисковали, но стремились завершить все дела. Сейчас работают на кафедре психологии и педагогики в Киево-Могилянской академии. 

Переживают ли жители неподконтрольных территорий Донбасса, прежде  всего, из-за войны, а потом уже из-за материальных проблем?

Довольно-таки интересный феномен получается. Когда социологи опрашивают людей и дают им перечень проблем, которые их больше всего беспокоят, то на первое место обычно выходит война, а дальше следуют материальные вопросы. А вот когда я просто спрашиваю, как живется, то удивительно, но война уходит на четвертое-пятое место. На первом – все те же материальные проблемы. Это очень ярко проявилось и на выборах: тотальная пропаганда всеобщего обнищания, имеющая политические цели, сделала свое психологическое дело, когда люди, живущие не совсем уж скверно, считают, что они нищенствуют, что хуже некуда. И об этом они говорят чаще, чем о войне. Естественно, чем ближе к линии разграничения, тем больше война беспокоит людей. Но все же они говорят не столько о войне, сколько о текущей ситуации, в которую вовлечены.

Большинство опрошенных – это пенсионеры, которые ездят  получать пенсию. Считается, что они переселенцы (внутренне перемещенные лица), но большинство из них не переселились. Они должны появиться на подконтрольной территории, показать, что якобы здесь живут, получить деньги, – и уезжают домой, в ОРДЛО. Это весьма удручающее зрелище, когда линию разграничения пересекают старые больные люди, хромые, на костылях. Они вынуждены это делать, и у многих это вызывает раздражение и усиливает антиукраинские настроения: во всем виновата Украина, из-за которой эти страдающие люди должны еще больше страдать. Они совершенно не воспринимают рациональные аргументы, что иначе Украина поступить не может.

Вот сценка. Едет автобус от линии разграничения в Бахмут, и разговоры  с антиукраинским подтекстом, дескать, бедные люди страдают. И вдруг одна женщина резко и громко сказала: «Да ну, прекратите, все хотите получать по две пенсии, потому и мотаетесь». Дело в том, что они получают украинскую пенсию и номинально такую же пенсию, но в рублях, там. И они действительно затихли, когда прозвучал такой  уверенный «голос разума». 

Еще одно интересное наблюдение. Из пятидесяти опрошенных человек только одна женщина вскользь сказала, что «мы голосовали не за это». Больше никто не сознался, что участвовал в «референдуме». В то же время три человека похвастались, что на референдум не ходили.  Получается, что  участие в «референдуме» сейчас выглядит нелепо, они этого уже стыдятся. 

          Задавая вопрос «Что такое для вас Донбасс?», я хотел спровоцировать ответы о гордости за свой регион, о его известной идеализации. Помните – «Донбасс всех кормит», «Донбасс не поставить на колени»? Данная региональная идентичность укрепилась в постсоветское время, когда идентичность российско-советская потеряла свою актуальность, а украинская многим претила, особенно старшему поколению, – это и в Крыму было, и на Донбассе, и в Харькове, и в Одессе. Проблема эта обострялась в 2004 году, потом в 2010-м во время выборов, ну и в 2014-м с началом войны.

          Теперь особой гордости я не заметил, и ответы были очень разные. В основном звучало, «это моя родина», а очень уж восторженных было, наверное, два-три. Некоторые говорили: «Раньше я любил Донбасс, а теперь разочаровался». Подобное было и насчет Украины: «Раньше я любил Украину, теперь не знаю или не люблю». Удивило довольно большое количество нейтральных ответов о России: «Соседняя страна, ничего к ней не испытываю». Но в целом распределение таково: те, кто сам или чьи родители приехали на Донбасс из других регионов Украины, относятся к Украине более положительно, а приехавшие из России больше любят ее. Обретенная ранее идентичность сохраняется и продолжает сказываться.

Говорила я как-то с переселенцем, он из Первомайска Луганской области, застал обстрелы, когда, говорит, «разговариваем с парнем, попадает снаряд в столб, и этого парня нужно собирать уже в совок». Переехали они с женой в Киев  к дочке, торговал он на базаре фруктами, жена-фармацевт работала уборщицей в аптеке, говорит, «дочка противная, как все киевляне, поедем мы к сыну в Николаев», Но при этом проскальзывает фраза: «Вот Украина плохая, поссорила нас с Россией».  Я спрашиваю, а было мало, что российский снаряд попадает в соседского парня? Почему чужие смерти не учат?

Мой коллега Чернобровкин рассказывал о преподавательнице из Луганска, у которой  казаки в первые дни после своего прихода  убили  сына, просто так, ни за что. Родители знали, кто это сделал, но это не поколебало их антиукраинских настроений. И тут я опять упираюсь в проблему идентичности. Вопрос «кто я?» люди задают себе не очень часто, но время от времени любой нормальный человек  над этим задумывается, и вот это «кто я?» очень тесно связано с вопросом «кто мы?», какая социальная группа является для меня моей, родной, референтной, ценности, нормы и цели  какой группы я разделяю. И эта социальная идентичность имеет для нас гораздо большее значение, чем  мы осознаем. Особенно это проявляется в  ситуациях принципиального выбора.

У нас было много людей как бы украинско-российских: украинская культура, российская культура, два языка. После 2014 года произошла существенная поляризация общества, носителей промежуточных и компромиссных взглядов стало намного меньше. У большинства усилились проукраинские настроения, у меньшей части – пророссийские. При обострении вопроса «мы или они» большинство людей склоняется к «черно-белому» восприятию действительности, в которой все то, что делают свои, правильно и хорошо, а то, что делают враги, плохо.

Еще раз замечу насчет языка. Язык – важнейший, но не абсолютный показатель  идентичности. Не все украиноязычные – патриоты Украины, как и не все русскоязычные – ее враги. Но срабатывает вероятность: если взять тысячу украиноязычных и тысячу русскоязычных, то среди первых патриотов  будет больше, чем среди вторых, и это объяснимо. Но на Донбассе данная закономерность, как по мне, перестала действовать. Там все смешалось: вполне украиноязычные люди, могут говорить об Украине с ненавистью, и наоборот, русскоязычные – с ненавистью о России. Например, когда совершенно очевидно, с какой стороны стреляют, но человеку хочется думать, что стреляли не те, а вот эти, то он находит объяснение, как снаряд облетел дом с другой стороны. Люди легко замечают то, что отвечает их ожиданиям и убеждениям, и не замечают того, что им противоречит. Это бессознательный самообман, почти автоматический, сам по себе происходящий.

Вы в исследовании отмечаете, что люди испытывают тоску по прошлой жизни.

Тут имеются два проявления. У старшего поколения это тоска по советским временам. Понятно, что это скорее тоска по молодости. У среднего поколения это тоска по недавнему времени: «то, что было у нас, мы не ценили». Правда, это больше касается жителей подконтрольной территории. Больше всего они хотели бы вернуть все как было до 2014 года, восстановить две области – Донецкую и Луганскую в составе Украины.  На Донбассе стабильно недовольство украинской властью.

Когда я опрашивал людей в Мариуполе и во Львове, мы искали то, что может объединить восток и запад. В Мариуполе меня  приятно удивили   проукраинские настроения, умеренные, не очень категоричные, но взвешенно-зрелые. Мариупольцы высказывались больше в пользу Украины, и в то же время было много  нелюбви и даже ненависти по отношению к киевской власти, вплоть до обвинений в том, что это она начала войну на Донбассе. Потом я поехал во Львов работать с аналогичной выборкой. Тут получилось так: патриотизм более категоричный, подчас более агрессивный, чем в Мариуполе, а уровень ненависти к киевской власти точно такой же. Вот это меня удивило и поразило. Получилось, что объединить Украину, восток и запад, на тот момент могла общая ненависть к украинской государственной власти во главе с Порошенко.

Социологи также фиксировали это явление, факт зашкаливающей нелюбви к украинской власти, обвинения ее буквально во всех грехах. Популярный лозунг «Враг не в Кремле, враг на Банковой», наверное, был сформулирован где-то в ФСБ, но он вошел в наше массовое сознание не только потому, что его нам интенсивно навязывали из России, но и потому, что в обществе вызрела потребность обвинять власть. Например, по нашим опросам, в начале 2018 года 46% респондентов всеукраинской выборки согласились с тем, что «украинская власть начала на Донбассе никому не нужную войну». Похоже, тогда имел место своеобразный пик подобных настроений, так как год спустя данная тенденция пошла на спад (42%).

С точки зрения многих жителей Донбасса, в Киеве на Майдане произошел какой-то переворот, сами-то они хотели лучшей жизни, но Киев прислал танки. Нам понятно, что если бы не вмешалась Россия, то войны бы не было, но оказывается, что почти для половины украинских граждан не Россия агрессор на Донбассе, а Украина, точнее, украинская власть. Когда мы спрашиваем, кто виноват в войне, то о России говорят кратко и лаконично, а если об украинской власти, то рассказывают много о том, в чем она виновата. Такие ответы свидетельствуют, что в оценках власти люди мало или почти не руководствуются разумными аргументами. Они следуют за своими эмоциями, а эмоции им подсказывают, что все плохо. Рационально оценивать действия власти люди не могут, да и не хотят, даже не пытаются, им это не нужно.

Подобного отрицательного отношения к украинской власти на Донбассе, конечно, больше. А если говорить о жителях оккупированных территорий, то у них преобладает убеждение, что «если бы Украина не стреляла, то войны бы не было». Когда я в автобусе возвращался в Бахмут, рядом со мной сел пожилой человек интеллигентной наружности. Я его тоже опросил. Потом он меня спросил, за кого я, я ответил, что я человек проукраинский,  и он сделал горькое заключение: «Значит, вы за войну…» Он тоже ехал получать пенсию, кстати. Ненависть к киевской власти переплетается с отношением к Украине. Если на подконтрольной стороне отношение к Украине и отношение к киевской власти это все-таки разные вещи, то на неподконтрольной они как бы сливаются в что-то одно: враги…

К киевской власти у них две основные претензии: первая, что Украина не хочет выплачивать пенсии прямо туда, вынуждая людей мотаться, порождая всю эту суету и страдания, второе – то, что большинство из них видит выход в прямых переговорах Киева с Донецком и Луганском. То, что Киев не может напрямую договариваться с сепаратистами, с той так называемой «властью», это большинство абсолютно не приемлет. Их не интересуют общеполитические вопросы, их интересует конкретно их жизнь, и они понимают так, что война или мир на их территории зависит о того, как Киев, Донецк и Луганск договорятся между собой: прекращаем стрелять и будем сосуществовать на определенных условиях.

Какие условия, это уже другой вопрос. Известно, что на подконтрольных территориях  большинство ратует за восстановление предыдущего статуса Донецкой и Луганской областей в составе Украины. На неподконтрольной же  части большинство настаивает на возвращении в Украину на правах широкой автономии – чего они как бы и требовали поначалу. Кроме русского языка там должны быть свои герои, свои памятники, без декоммунизации, никакого НАТО, никакой Европы. Но самое главное, хотя рядовые граждане об этом не говорят, но это подразумевается, что не Украина будет ими руководить, а они Украиной, – то есть если Донбасс чего-то не захочет, то должен иметь право вето. Украина на это не соглашается, и об этом постоянно твердит их пропаганда: «мы же хотим вести переговоры, договариваться о мире, но украинская власть не хочет», – они воспринимают это как предательство, как будто Украина не хочет вести с ними дела на равных, а стремится силовым образом вынудить их вернуться в Украину.  

Жители неподконтрольной территории  обнаружили противоречивое отношение к украинским ценностям.

Большинство не высказывает явной агрессии по поводу украинского языка, украинских ценностей, истории, но они относятся к этому довольно отчужденно, это как бы «не их».  Они вроде бы и не против, но пусть это будет в Киеве и Львове. Региональная идентичность – «дайте нам жить так, как мы сами хотим». При этом они забывают о том, что в их среде тоже разные люди, в том числе и весьма проукраинские.  И поскольку последние сейчас там, конечно же, помалкивают, то кажется, что их там уже и нет. Они и раньше скорее помалкивали. В 2013 году социологи фиксировали, что на Донбассе проукраинское население составляет 50-55%, а пророссийское – 30-35%. Но пророссийские граждане более активны, а проукраинские, наоборот, более пассивны – ведь это преимущественно жители сел и поселков, где люди  не особо заявляют о своих правах. В индустриальных же городах, где более смешанное население, где большой процент людей, родившихся вне Украины, пророссийские и антиукраинские настроения сильнее.

Отношение к украинским ценностям на Донбассе противоречиво и по другой причине. Ситуация принципиально изменилась, и многие высказываются так: «Раньше мы любили Украину, а теперь я не знаю, люблю ли я ее». Сформировалось нейтрально-растерянное отношение: они не знают, как быть, как относиться к Украине сейчас. Но то, что было раньше, многие вспоминают положительно, вспоминают как свою молодость – не только советскую, но и украинскую.

Что касается России, то отношение к ней тоже противоречивое, но несколько больше тех, кто высказывается положительно: «Россия моя родина», «с Россией мы должны дружить, так, как было раньше». Но некоторые говорят, что Россия – враг.

Опрос пятидесяти человек не дает точных социологических соотношений, но показывает главные смысловые составляющие сознания. Так вот, в их сознании функционирует все что хотите – положительное, отрицательное, нейтральное. В целом же имеет место существенная дезориентация  взглядов, люди растеряны. Если раньше они восхищались Донбассом, то сейчас Донбасс как бы жертва, пострадавший край, они относятся к нему с сожалением и сочувствием.

 Автор интервью: Ирина Кириченко